ГРЕГОРИ: А скажите, если перейти непосредственно к вашей работе… Ну, я так немножко грубо, примитивно сформулирую: вы сами придумываете историю? Или это делает сценарист? Или, может быть, используется литература как основа?

АДРИАН: Я понял.

ГРЕГОРИ: Как это происходит?

АДРИАН: Ну, в основном — сценарист. Я, например, не сценарист. Я могу взять материал и уже с ним работать, даже если это литературная основа. Я, например, делал мультфильм «Лоскотон» — у меня была только литературная база, и мне этого было достаточно. Но сам... вот, я не придумываю сценарии. Это немножко другое. Есть аниматоры — их довольно много — которые делают и то, и то, и то. А я — нет. Я стараюсь делать только то, что у меня получается более или менее хорошо.

ГРЕГОРИ: То есть это непосредственно рисунок? Или что?

АДРИАН: Нет, это, скорее, либо анимация, либо мультфильм целиком. То есть — я как режиссёр, или как продюсер — в этом я хорош. Но, к сожалению, придумать историю или сделать яркого персонажа — это не совсем моё. Для этого нужно быть либо сценаристом, либо художником. А я — ни тот, ни другой. Я, скорее, могу всё это объединить.

ГРЕГОРИ: Вот по возрасту вы должны были застать советский период?

АДРИАН: Конечно.

ГРЕГОРИ: И как вы сравниваете ту анимацию — советскую — с тем, что делается сегодня? Я имею в виду не только на территории бывшего СССР, а вообще в мире.

АДРИАН: Советская анимация состояла в основном из нескольких известных студий. Это были московские студии и киевская. Ещё были в Белоруссии, в Прибалтике — кстати, там анимация была довольно развитой. Был «Пярн», и они делали очень классные вещи, но в своём таком особом стиле. Ну и, пожалуй, всё. Может, были ещё какие-то маленькие цеха при студиях, но в целом — это Москва и Киев. Конкуренции, как таковой, не было, но киевская школа, скажу честно, была не хуже — а во многом даже лучше. Посвободней. А что касается сравнения старой советской анимации с…

ГРЕГОРИ: Я имею в виду — по качеству.

АДРИАН: Запад всегда работал как часы. Ну, может, не все со мной согласятся, но у них был совсем другой подход. Они относились к анимации как к кино: это работа, это бизнес, это большие проекты. И проекты эти были интересные и сделаны хорошо. Советская анимация строилась по-другому. Она не стремилась зарабатывать деньги — была плановая система. Студия должна была выпустить десять-двенадцать фильмов в год. И то, что мы знаем как "советскую анимацию" — это только вершина айсберга. Огромное количество мультфильмов никто и не видел, потому что смотреть их, по-честному, невозможно. Все мы знаем советскую классику — «Ну, погоди», «Простоквашино», «Винни-Пух», безусловно. Старые мультфильмы Дежкина — «Шайбу, шайбу!» и так далее...

АДРИАН: Украинская студия тоже делала отличные фильмы. Это, конечно же, «Капитан Врунгель», это «Как казаки…» — вся эта серия.

ГРЕГОРИ: Думаю, ваш отец имел к этому самое прямое отношение.

АДРИАН: Там был «Доктор Айболит» — блокбастер всех времён и народов, «Остров сокровищ», конечно же. Ну и «Алиса в стране...». Много было хороших мультфильмов. «Котигорошко», отличный, «Капитошка». В общем, масса достойных работ.

ГРЕГОРИ: А если сравнить ту... Я сейчас уже перехожу к технологии — ту анимацию, или, как тогда говорили, мультипликацию. Кстати, есть вообще какая-то разница?

АДРИАН: Никакой. Только в названии.

ГРЕГОРИ: Только в названии? Ага. Потому что, когда появилось это, основанное на английском языке, слово "анимация" (animation), мне казалось, что оно как-то не приживалось в тогдашнем Советском Союзе.

АДРИАН: В Советском — не прижилось. А вот после развала — прижилось очень хорошо.

ГРЕГОРИ: А по сути, как вы считаете?

АДРИАН: По сути — никакой разницы. Ты всё равно или анимируешь, или делаешь мультфильмы. Хоть так, хоть эдак.

ГРЕГОРИ: Ну, я имею в виду, что «мультипликация» — от слова «умножение», да? А «animation» — от «одушевление». В этом смысле, может быть, «анимация» ближе к сути того, что вы делаете. Или нет?

АДРИАН: Вы знаете, я никогда не задавался такими вопросами. Мне всё равно — хоть «ёлкой» назови, всё равно это надо делать и рисовать. Для меня между анимацией и мультипликацией нет разницы. Я и не стану спорить с человеком, который будет утверждать, что мультипликация лучше, чем анимация — потому что это одно и то же. Для меня всегда так было.

ГРЕГОРИ: Я вот думал о том, что в советские годы... Я сейчас о технологическом прогрессе говорю, который, конечно, коснулся и бывшего СССР, и Запада. Запад, как обычно, шёл впереди. Но вот раньше, если человек из Улан-Удэ, скажем, хотел заняться мультипликацией — это было абсолютно нереально. Я имею в виду — технологически. Ему нужно было ехать в Москву, Киев или другой крупный город. Не знаю, поработать дворником, жениться на москвичке, поступить учиться — ну и так далее. Чтобы добраться до той самой технологии, которая была в больших центрах. А сегодня — достаточно иметь компьютер. Как это вообще изменило ситуацию в этом жанре, в этом направлении — даже в этом бизнесе?

ГРЕГОРИ: Почему?

АДРИАН: Потому что ты можешь сидеть дома и делать у себя на компьютере только если ты уже до этого работал и у тебя есть школа. Если ты более или менее профессиональный. А если ты не профессиональный, или самоучка — то, как правило, в девяноста девяти процентах случаев это никуда не годится. Я не хочу никого обидеть, но по факту так и есть.

ГРЕГОРИ: Но если всё-таки сравнить, сопоставить вот качество... Ну, давайте скажем — той самой традиционной диснеевской школы. Где никаких компьютеров, в общем, не было. Всё было вручную, да? Люди рисовали... Вот сегодня — это всё по-другому. Это отразилось на качестве продукта? Или тот продукт имел свою аудиторию, своё время и так далее?

АДРИАН: Это, безусловно... Я понял вопрос. Для того времени — те технологии, которые были, это был потолок. И вот на то время, когда они делали — Дисней, или Европа — всё это рисовалось вручную. На бумаге карандашиком, потом это прорисовывалось. Потом вручную переносилось на целлулоид. С целлулоида это всё красилось — вручную, вручную, вручную. Съёмка — под камеру, с рисованными фонами. Это был долгий, тяжёлый процесс, другого просто не было. И на то время это было идеально. То есть, и раньше делали хорошие мультфильмы и плохие — так и сейчас. Просто поменялись инструменты. По большому счёту — это просто замена инструментов. Сейчас и 3D, и cut-out (которая в Советском Союзе называлась перекладкой), и анимационные программы — для 2D и 3D, их достаточно много, разные задачи. Но смысл — всегда один и тот же. Есть хорошие мультфильмы и плохие — что раньше, что сейчас. Это всё лишь инструменты. Да, сейчас найти рисовальщиков, которые умеют рисовать и делать анимацию от руки, как раньше, — это фокус. Но, тем не менее, всё равно это возможно. Просто поменялись поколения, поменялись инструменты. Сейчас 2D, 3D, делают прекрасные мультфильмы — и так, и так. И сериалы. И они не хуже. Они могут быть иначе, но они не хуже. По большому счёту — вообще никакой разницы, как это сделано, нет. Важно скорее сама идея, сценарий. Всё остальное — это только поддержка истории.

ГРЕГОРИ: Понятно. Ну, а, скажем, появление искусственного интеллекта вот в этой области — что-то новое, принципиально новое вносит?

АДРИАН: Пока нет. Пока нет, но оно к этому подбирается.

ГРЕГОРИ: Расскажите немного. Это очень интересно, потому что мне казалось, что именно вот в этом жанре появление возможности искусственного интеллекта может вообще какие-то революционные изменения повлечь за собой. Но не знаю, я человек не являюсь специалистом.

АДРИАН: Да. Появление искусственного интеллекта — безусловно, это большая и серьёзная угроза для массы профессий, связанных как с анимацией, так и с кино: и переводчики, и сценаристы — те же. Уже были же... как его... страйк, забастовка. Забастовка сценаристов была, она была частично связана и с искусственным интеллектом. Но опять же — я смотрю на это как на инструмент. То есть, это всего лишь инструмент, а идея или тот же сценарий, условно говоря, — он остаётся неизменным. То есть, хорошая история — если её можно сделать с помощью искусственного интеллекта, ради бога. Если невозможно, а пока что, как правило, так и есть, то этого и не произойдёт. Но для очень-очень многих профессий будет серьёзная головная боль.

ГРЕГОРИ: Ну, будем надеяться, что как-то… в общем, как…

АДРИАН: Это уже не раз бывало: когда появилось 3D, все 2D-аниматоры в обморок падали. Говорили: «Вот, как у нас сейчас это самое...» Или наоборот: «Никогда, никогда 3D-шка не будет лучше, чем 2D, потому что мы рисуем руками, с любовью». Но, к сожалению, это всё пустые разговоры. 3D вытеснило 2D — не полностью, но очень серьёзно — и заняло свою нишу. Но чтобы это стало хуже или бездушнее — я так не скажу. Это чудесные истории. Масса прекрасных, великолепных мультфильмов создано в 3D. И современные дети вообще не отличат. Скорее наоборот, 2D для них уже кажется немного архаичным. Но, тем не менее, мультфильмы-то хорошие. И если в дальнейшем они будут делаться с помощью AI, с помощью искусственного интеллекта как инструмента — почему нет? Это только инструмент.

ГРЕГОРИ: Давайте немножко нырнём в ваше детство. Это было в Киеве, да? А что у вас была за семья?

АДРИАН: Я родился и вырос в Киеве. В таком странном месте под названием Воскресенка.

ГРЕГОРИ: Почему она «странная»?

АДРИАН: Ну, там, знаете, такой рабочий район хрущёвок. Там отродясь советской власти не было. Вот такой, по-своему, легендарный район. И мои родители вскоре развелись.

ГРЕГОРИ: Вскоре — это сколько вам лет было?

АДРИАН: Ну, я маленький был, я не очень хорошо помню. Они развелись, но и мама, и папа работали на студии. И вот я рос... Мы с сестрой — мы с детства на этой студии фактически жили. Я знал всех наших стариков с младенчества своего. Поэтому зайти в профессию мне было… просто я оттуда не выходил, фактически. Ну, я закончил курсы, конечно же. То есть я рисовал с детства. Я закончил курсы. Потому что вот, например, моя сестра не стала аниматором. Она и не хотела. Она стала продюсером. Сейчас у неё студия наша на ней, которая осталась в Киеве. И она этим всем управляет. А я вот пошёл по такой вот странной дорожке — аниматора.

ГРЕГОРИ: Я попробую процитировать одну вашу фразу.

АДРИАН: Мою?

ГРЕГОРИ: Да. «Главная помощь моих родителей заключалась в том, что они помогали мало. Меня бросили в котёл — что заработал, то моё».

АДРИАН: В принципе, так и было. Да.

ГРЕГОРИ: В этом нет никакой обиды?

АДРИАН: На кого?

ГРЕГОРИ: Ну, не знаю. На родителей.

АДРИАН: Боже упаси, что вы. Более того — я скажу, что они-то за мной присматривали. Но действительно, карабкался я самостоятельно. И никаких обид. Наоборот, это было очень здорово. Потому что, да, с одной стороны, я как бы всё сам. Ну, там иначе не получится. Либо ты рисуешь — и у тебя принимают, либо ты не рисуешь. Там неважно уже, чей ты сын, да?

ГРЕГОРИ: И тут никакой папа не поможет?

АДРИАН: Нет, к сожалению, нет. Особенно когда ты попадаешь за границу, там вообще никто не знает. Всем всё равно. Ты пришёл, ты рядовой сотрудник. Ты будь любезен — давай материал. И никого вообще не волнует, кто ты, что ты, кем ты был, и так далее. Ну, как и здесь, собственно говоря. Вот поэтому я добивался сам. Но, к чести моих родителей, они всё-таки за мной присматривали. И давали мудрые советы.

ГРЕГОРИ: Это помогало?

АДРИАН: Конечно.

ГРЕГОРИ: Они давали советы по жизни или по профессии?

АДРИАН: И так, и так. То есть давали и по жизни, и по профессии. Я, буду откровенен, не всегда к ним прислушивался. Хотя по молодости надо было это делать почаще. Но, тем не менее.

ГРЕГОРИ: Вы совершали ошибки?

АДРИАН: Ну, а кто их не совершал?

ГРЕГОРИ: Нет, ну такие, которые можно было бы исправить, если бы вы следовали советам ваших родителей?

АДРИАН: Ну, наверное, да. Конечно — совершал. Если бы я, может, слушал, я некоторых бы не совершил, но, знаете, даже отрицательный результат — это же результат, да? На ошибках учишься.

ГРЕГОРИ: Ну, это правда.

АДРИАН: Лучше, конечно, на чужих учиться, но свои... они учат быстрее. Если, конечно, ты понимаешь.

ГРЕГОРИ: Вот в начале нашей сегодняшней встречи вы сказали, что никогда не были в Улан-Удэ.

АДРИАН: Нет, не был.

ГРЕГОРИ: А вас вообще в Бурятию не тянуло? Не хотелось узнать что-то об этом?

АДРИАН: Ну, раньше, может быть, и тянуло. Просто посмотреть — интересно, красивые места. Но сейчас я туда никогда не поеду. У нас идёт война. Бурятия — на стороне России. А Россия — это наш враг. Я туда не поеду ни при каких обстоятельствах. Ну, по крайней мере, если там кардинально что-то не изменится. На что мы все надеемся…

ГРЕГОРИ: Да. А вы знали ваших бабушек, дедушек? Встречались с ними, знали их биографии?

АДРИАН: По отцовской или материнской линии?

ГРЕГОРИ: Неважно.

АДРИАН: Да, бабушку я знал хорошо. Бабушку по маме. Она меня и выращивала.

ГРЕГОРИ: Это было в Киеве?

АДРИАН: Да. Она жила в Киеве, в центре города, она приезжала к нам, помогала. Потом она заболела. Это, кстати, одна из причин, по которой после школы я пошёл в медучилище. Остальных я не знал. Дед по маме погиб на войне. Дед по отцу был репрессирован в 37-м году и расстрелян. А бабушка по отцу умерла ещё там достаточно давно, в пятидесятых годах.

ГРЕГОРИ: Расстрелян? Потому что я везде встретил такую информацию, что он просто умер в тюрьме.

АДРИАН: Или умер, или расстрелян — толком никто не знает. У нас в семейном архиве есть только одна бумажка: «реабилитирован за отсутствием состава преступления». А как он, к сожалению, умер или как он погиб, или при каких этих самых — неизвестно никому, к сожалению. Ни одной фотографии не осталось даже.

ГРЕГОРИ: Это был единственный член вашей семьи, репрессированный в те годы?

АДРИАН: Со стороны отца — не единственный. Там его дядя сел, и там же и сгинул, и ещё родственники. То есть семью отца сильно проредили. Вот со стороны мамы — нет. Они не сели, потому что началась война, все ушли на фронт и все погибли. То есть мой дед, его братья — все погибли, никто не вернулся. Буду откровенен: это же больше ударило по моему отцу, а не по мне, потому что для меня, когда я был, по крайней мере, молодой, дела, которые были в тридцать седьмом, а тебе там 20… ну кто будет об этом особо задумываться, да? Сейчас я понимаю, что какой-то… Я сейчас гораздо старше своего деда, понимаете. Но и другой мой дед тоже погиб на войне. То есть, в общем, домой не вернулся никто. В нашей семье всех мужчин — всех поубивали. Вот только папа дожил, слава богу, до 90, я надеюсь. А все остальные: все дяди, дядьки, все эти самые — притом на несколько поколений — все погибали: в гражданскую войну, во Вторую мировую, посадили, расстреляли — и всё такое.

ГРЕГОРИ: А насколько я помню, один из ваших родственников, чуть ли не один из дедов, был в армии Унгерна?

АДРИАН: Это дядя. Вернее, не мой дядя — это брат моего деда. Он был в армии барона Унгера. Он ушёл в Монголию с отступающими белогвардейцами. После чего он там несколько лет прожил. Советский Союз сказал: «Мы сейчас… возвращайтесь все назад. Полная амнистия, мы всё забудем». Но он и повёлся. Он вернулся, через, по-моему, полгода или год его расстреляли. Вот так вот, как и всю его семью.

ГРЕГОРИ: Ну, это вообще неудивительно, да. Человек, который был в этой армии Унгерна — такой след в биографии не мог пройти мимо.

АДРИАН: Конечно. Вот просто я к чему говорю: что верить нельзя было Советам.

ГРЕГОРИ: Ну, это, наверное, для такой небольшой республики, как Бурятия, был сильный удар, да? Насколько я успел об этом почитать — по только что зародившейся культурной жизни, научной — и вот такой мощный удар в тридцатые годы во многом остановил, ну, так некоторые считают, развитие республики.

АДРИАН: Я сказал бы так: это вообще остановило развитие по всему тогдашнему Советскому Союзу. Потому что… у меня мама с Украины, она в Бурятии тоже никогда не была. И учитывая, сколько вообще народу пересажали, а потом сколько погибло на войне — безусловно, это не могло не остановить какие-то процессы. Но так уж сложились обстоятельства.

ГРЕГОРИ: А что такое для вас — бурятские корни?

АДРИАН: Ну, корни-то они есть, но я вырос в Украине и, в принципе, ничего, кроме того, что я наполовину бурят, у меня, по большому счёту, с Бурятией ничего не связывается. Потому что я родился, вырос в Украине, учился, закончил школу, институт, работал, у меня все друзья, семья — всё в Украине.

ГРЕГОРИ: Вы говорите по-украински?

АДРИАН: Конечно. И пишу.

ГРЕГОРИ: Это со школы?

АДРИАН: Ну, конечно, то есть со школы. Но, кстати, при советской-то власти это ещё поди выучи украинский язык в Киеве. Но мне повезло, я учился в украинской школе, поэтому… То есть, потому что подавляющее большинство школ было русскими, и украинский язык был как иностранный, то есть раз в неделю. Но я учился в украинской школе, поэтому я достаточно хорошо разговариваю, пишу без ошибок и прекрасно читаю. То есть это как мой второй родной язык, как первый родной язык. Я даже никогда не делал между ними разницы, по большому счёту. То есть, что украинский, что русский — мне всё равно.

ГРЕГОРИ: А вот к месту украинской культуры в общемировом контексте как вы относитесь?

АДРИАН: Хорошо отношусь. Могло бы быть и побольше, но, к счастью, сейчас мир узнаёт всё больше и больше про Украину. Но в Канаде с украинской культурой всегда было всё хорошо. Тут большая диаспора, и они ценят и помнят свои корни. И я встречал здесь людей, которые здесь уже родились — взрослые люди, которые до сих пор говорят по-украински. Вот. И они помнят свои корни. И это чудесно. И я надеюсь, что украинская культура будет развиваться и распространяться.

ГРЕГОРИ: Знаете, вот я прочёл, готовясь уже к нашей встрече, воспоминание вашего папы. Я понимаю, что он мог бы написать гораздо больше, но это как называется «Вспоминая Улан-Удэ». И там был фрагмент, связанный с поступлением во ВГИК. Он называет там такие замечательные имена, с которыми учился, которые сегодня у всех на слуху — те, кто занимается и интересуется кинематографией. И вдруг там такая фраза странная: «Я чувствовал комплекс неполноценности». Я для себя на этом месте остановился и подумал: ну, это же естественно — человек из маленькой северной глубинки приезжает в столицу. Пусть Тарковский тогда ещё не был Тарковским, но, наверное, было ощущение неполноценности. И вдруг дальше он пишет: «Это было связано с тем, что я не знал бурятского языка». Это меня очень сильно поразило.

АДРИАН: Да, отец не очень хорошо его знает, потому что к тому моменту бурятский язык был фактически вытеснен. И сейчас, насколько я знаю, по-бурятски там мало кто говорит. Советский Союз сделал максимум, что было в его силах, чтобы давить национальную идентичность. Мне так кажется. Вот, например, яркий пример — та же Украина. В Киеве, в Харькове, в Одессе, в Восточной Украине — вот я помню по детству: одна украинская школа на район — это в лучшем случае. Да, газеты и названия, вывески были на украинском языке, но все говорили по-русски, подавляющее большинство. Это считалось нормальным. И только уже с развалом Совка, Советского Союза, это начало возрождаться. Но опять же — в Киеве никогда не было проблемы двуязычия. Кто-то не говорил, кто-то говорил, но это не считалось проблемой, пока её не надумали — те, кто начал говорить, что нужно защищать русский язык. Это был странный посыл, потому что вот я, например, говорю по-русски достаточно хорошо, и в быту, и в Киеве говорил по-русски — и мне в жизни никто не предъявлял за русский язык. Я мог перейти на украинский, но в основном говорили по-русски.

ГРЕГОРИ: Ну это да, это понятно.

АДРИАН: И я полагаю, что так и было с бурятским языком. Да, отец плохо говорит… ну, он знает, там… это самое, но он… в его семье не говорили. Бабушка была учительницей русского языка. Ну, а его отца посадили. Дед был врач. Мой прадед.

ГРЕГОРИ: А, кстати, это тот, который был первым наркомом здравоохранения Бурятии?

АДРИАН: Да… Он ещё венеролог был, и это его спасло.

ГРЕГОРИ: Каким образом?

АДРИАН: Ну, потому что он был единственным, кто мог лечить больших этих шишек от весёлых болезней.

ГРЕГОРИ: Видимо, тогда это послевоенное время…

АДРИАН: Довоенное.

ГРЕГОРИ: А я думал, после войны это было.

АДРИАН: А нет, по-моему, это до войны было.

ГРЕГОРИ: Бабушку с этой стороны вы знали?

АДРИАН: Нет, она умерла гораздо, очень давно, задолго до моего рождения. Но её тоже хотели посадить, но, на её счастье — если можно так сказать — началась война. Поэтому про неё просто забыли. А так отец вырос как сын врага народа со всеми вытекающими радостями жизни. То есть — нищета, бедность, абсолютная безнадёга. Вот… да. После того как его отца реабилитировали — то есть деда, моего — только поэтому он смог поехать и поступить в институт. А так бы, я даже не знаю, чем бы он занимался.

ГРЕГОРИ: Он… я ещё в одном месте прочитал такую фразу: «Украинцем я стал благодаря советской власти». Он имел в виду, что его по распределению…

АДРИАН: Его по распределению отправили. Да-да-да, совершенно верно.

ГРЕГОРИ: После окончания ВГИКа, да?

АДРИАН: После окончания ВГИКа он по распределению попал в Киев. Он попал на студию Довженко, где работал с нашими режиссёрами некоторое время. А потом перешёл на вновь созданную студию — «Киевнаучфильм», в творческое объединение мультипликации, где и проработал всю свою жизнь.

ГРЕГОРИ: А где вы были, когда началась война?

АДРИАН: А когда началась война, я был в Армении.

ГРЕГОРИ: В Армении?

АДРИАН: Да.

ГРЕГОРИ: Вы там жили, работали?

АДРИАН: Я там жил. Я уехал из Украины в четырнадцатом году. В Армении я сделал ещё одну студию. Я там жил, работал. И когда началась война, я был в Армении, в Ереване. Я не поверил вообще, когда меня разбудила жена и сказала, что Киев бомбят. Я просто не поверил сначала. Хотя к этому, конечно, всё шло.

ГРЕГОРИ: То есть у вас было ощущение, что будет война?

АДРИАН: Я в это не верил, но факты на это указывали.

ГРЕГОРИ: Ещё одна тема, уже связанная с войной, которую я не мог не обсудить с вами… Так уж произошло, что именно буряты в этой войне получили крайне негативную характеристику. Как люди, участвовавшие в военных преступлениях — будем говорить прямо. А как это могло произойти? Почему именно буряты?

АДРИАН: Не знаю. Я не могу ответить на этот вопрос… Я могу только делать предположения, не основанные ни на чём.

ГРЕГОРИ: Ну, ваши предположения?

АДРИАН: Но это не касается только бурятов. Они просто как часть. Это скорее от безнадёги. Их загнали в такие условия… Сама вот эта система — русская. Это же глубинка. Там же кроме того, чтобы либо ты бухаешь и умираешь, либо — вот тут — хотя бы мир повидать. То есть это просто загнанные в условия люди, которые звереют.
Это не касается только бурятов. Это вообще вся… вся русская глубинка, которая весело побежала зарабатывать деньги. Это одно и то же. Вот я так это вижу.
И то, что буряты так отметились на этой войне… для меня это, в какой-то степени, больно и стыдно даже. Но… это факты. И что же я могу с этим поделать?

ГРЕГОРИ: А как вы думаете, вот чисто в таком житейском, человеческом аспекте — украинцы и русские… когда они смогут жить… я не буду называть это дружбой, но хотя бы — жить, общаться?

АДРИАН: Ну, должно смениться несколько поколений, я так полагаю. Если смотреть на послевоенный опыт, скажем, на историю войны с Германией — только через несколько поколений у людей появилось более-менее ровное отношение к немцам. Но если взять, например, мою маму — у неё на войне погиб отец — она до сих пор не выносит немецкий язык. Она ничего не может с собой поделать. Это просто в ней — с рождения, с воспитанием. Поэтому, безусловно, должно пройти несколько поколений, прежде чем, может быть, что-то наладится. Но прежде всего должно что-то произойти с самой Россией. Потому что в ближайшее время это просто невозможно.

ГРЕГОРИ: Даже если Путина не станет?

АДРИАН: Даже если не станет Путина. Они столько посеяли зла, столько горя, столько ненависти. И главное — никто их не заставлял. Они сами открыли для себя этот ящик Пандоры. И я надеюсь, что они за это заплатят. Я слышал как-то высказывание Парфёнова: «Когда война закончится, для Украины самое страшное будет позади. А для России — самое страшное будет впереди». Вот на это мы все и надеемся.

ГРЕГОРИ: А как вы в Канаду попали?

АДРИАН: По визе CUAET, по программе для украинцев. Когда я жил в Армении и началась война — ну, война началась 24 февраля — уже 25-го мы с женой и старшим сыном вышли с плакатами к российскому посольству. Мы простояли всего 5 минут — армянская полиция вызвала кого нужно, и нас «свинили». Это было мягко, без грубости. Нам сказали: «Ребята, мы понимаем, но потерпите — неделька и всё закончится. Здесь стоять не будете». И я понял: что-то не то. Потом в Армению приехало много русских — очень много. Самолёты прилетали забитые. Они снимали квартиры, ходили по городу… русскую речь всегда было слышно в Ереване, но теперь — стало слишком много. Мне стало неуютно. Начались конфликты на улицах. Армения тогда занимала такую позицию — мол, «а что, вы же братья, зачем конфликтовать?» При всей любви к армянскому народу я понял: моя армянская страница — закрыта.

Мы продолжали участвовать в митингах. Украинское посольство начало координировать протесты. Приходили и наши, и армяне, и даже русские, белорусы. Некоторые русские тоже устраивали антивоенные акции. Это удивляло.

Но лично мне стало невыносимо находиться в непосредственной близости с русскими. Просто отрезало. Хотя до войны у меня было много друзей из России — мы познакомились в Венгрии, работали вместе. Всё — как отрезало.

Вся наша жизнь уместилась в четыре чемодана. Я подал на визу в Канаду через CUAET — но сразу не поехал. Хотел сначала вывезти родителей. Им было бы трудно перенести перелёт и переезд в Канаду. Мы поехали сначала в Европу — в Германию, в лагерь для беженцев. Я, жена, двое детей — и четыре чемодана. Потом — в Бельгию, там я нашёл работу. Постепенно стали на ноги.

Родителей вывезти не удалось. Они заартачились. Отец сказал: «Я тут живу. Тут и умру».
Мама — то же самое, другими словами. Хотя однажды от взрыва у них окна выбило. Всё равно — отказались уезжать. Сестра, которая за ними присматривала, тоже не смогла их убедить.

Когда мой бельгийский контракт закончился, мы поехали в Канаду. Во-первых — английский язык. Во-вторых — огромная анимационная индустрия. Это стало для меня серьёзным плюсом.

ГРЕГОРИ: Вы знаете, что у вас, ну, не знаю, в каком объёме, но существует такая устойчивая репутация делового и предприимчивого человека. Как у вас происходило внедрение в канадскую реальность?

АДРИАН: Внедрение в канадскую реальность было… Я ещё в процессе. Я ещё не внедрился в канадскую реальность. Это раньше у меня была такая репутация.

ГРЕГОРИ: Вы здесь полтора года?

АДРИАН: Да, полтора года. Я здесь пока не смог применить все свои таланты. Более того — я фактически не нашёл работу.

ГРЕГОРИ: По той профессии, которой вы занимались? А как вы это объясняете?

АДРИАН: Высокая конкуренция и при этом — мало работы. Индустрия сейчас в подвешенном состоянии, студии едва своих прокармливают. А тут приезжает для них кто?
Старый. Без канадского опыта. С плохим английским. Хотя никто даже его толком не проверял. Их можно понять — они не хотят связываться с непонятными приезжими. А избытка проектов сейчас нет. На одну вакансию — сто человек. И все местные, которые знают, как тут всё устроено. Так что студии в стагнации, и новых людей не берут. Для меня это был удар. Потому что я ничего другого делать не умею.

АДРИАН: Но худо-бедно устоял. Переучился. Освоил работу с искусственным интеллектом. Если это можно назвать работой. И этим сейчас начинаю зарабатывать на жизнь.

ГРЕГОРИ: А можно чуть-чуть подробнее, как это происходит?

АДРИАН: Могу. У меня год назад, ну, от безделья, я просто начал читать, интересоваться и начал делать какие-то первые пробы — просто для себя. А поскольку всю жизнь я делал мультфильмы и рекламные ролики, в том числе — мне очень нравится эта работа, она очень дисциплинирует. Вот, да, если говорить про репутацию, это именно потому, что я в основном в рекламе работал. А в рекламе — это дисциплина. А дисциплину мне, кстати, дал опыт работы на зарубежных студиях. Потому что у нас была чудесная студия в Киеве, но до трудовой дисциплины там было довольно далеко по многим факторам. А я, наоборот, больше старался, чтобы всё было правильно выстроено. Я сделал один ролик рекламный, потом второй, третий, начал изучать все эти штуки. И сейчас я, в общем, более или менее как-то уже на плаву за счёт этого. Более того, я даже начал подумывать, не открыть ли здесь что-то подобное, потому что я не вижу в Канаде большого количества таких специалистов. Вот как-то так… То есть я делаю видео, делаю рекламу, видео, заказные вещи. Мне даже вот заказали первую главу Нового Завета. Я её сделал. И на удивление — я сам удивился — как оно получилось. То есть вот так. Это опасный инструмент. Очень опасный.

ГРЕГОРИ: В чём его опасность, как вы её видите? Кроме того, что некоторые специалисты могут потерять профессию?

АДРИАН:  Ну, это серьёзный момент. Конечно, они потеряются. Они потеряют, потому что — выбирая между деньгами и специалистом — продюсер выберет деньги. Это без вопросов. Вот зачем держать, условно говоря, группу специалистов: операторов, звукооператоров, дикторов — если мы говорим про киношные и телевизионные профессии — когда это всё может сделать, условно говоря, один человек за два часа? Ну, я говорю грубо, но тем не менее — это большая опасность. А вторая большая опасность — это то, что это оболванивает. Потому что всё становится слишком просто.

ГРЕГОРИ:  То есть это оболванивает того, кто делает, или потребителя?

АДРИАН: И тех, и других. То есть профессионалам стать в этом достаточно трудно. Ну, можно, но трудно. Я имею в виду, что значит профессионал? Ты просто лучше пишешь промт, чем другие. Вот. Да, мне, например, помогает моя как бы квалификация, потому что я умею ставить задачу исполнителям — тем же аниматорам. Я могу сделать сториборд, разложить кадры, как это должно быть сделано для монтажа. То есть могу рассказать историю. А всем остальным, в общем-то, на это плевать. Они пишут: «Что хочу — то и ворочу». И делают. Это оболванивает и тех, и других — и исполнителей, и зрителей. Более того, сейчас ещё поди заставь кого-то посмотреть что-то дольше трёх минут.

Три минуты — максимум, на который можно удержать внимание основной зрительской аудитории. Все испорчены тиктоками, YouTube-шортсами, Reels в фейсбуке. Три минуты — и всё. И искусственный интеллект для этого делает потрясающие, красивые вещи, абсолютно бессмысленные, как правило, но тем не менее. Это я сейчас говорю про генерацию видео. А так теперь же школьники — зачем читать книжку? «О чём эта книга? Здравствуйте, я сейчас вам в двух словах перескажу». Всё. Этого достаточно. И это сильно, я думаю, ударит вообще по качеству образования и смекалки. Потому что подросток без интернета — это как рыба без воды. И даже я по себе смотрю — телефон забыл, и всё: «А как же я без него? Где же я что посмотрю?» Вот в этом, я считаю, проблема.

ГРЕГОРИ: Ну хорошо. Подводя итог, можно сказать, что вы себя нашли в Канаде?

АДРИАН: Пока нет. Я в процессе.

ГРЕГОРИ: Ну хорошо. Тогда мне остаётся пожелать вам, чтобы этот поиск не затянулся, и вы проявили в этой стране свои лучшие профессиональные и человеческие качества. И всё у вас сложится хорошо.

АДРИАН: Спасибо большое. Будем надеяться.

ГРЕГОРИ: Я напоминаю, что у нас в гостях был режиссёр Адриан Сахалтуев. Я благодарю вас за внимание. Спасибо, что были с нами. Всего доброго. До следующей субботы.

​