ГРЕГОРИ: Здравствуйте, уважаемые телезрители. Это программа Час интервью, я — Григорий Антимони. С большим удовольствием представляю моего сегодняшнего гостя — Сергея Ауслендера, известного израильского журналиста и писателя. Сергей, спасибо, что пришли.

СЕРГЕЙ: Спасибо, что пригласили.

ГРЕГОРИ: Я хотел бы начать наш разговор с детства. Два города — Хабаровск и Петропавловск-Камчатский. Какое соотношение между ними в вашей юности?

СЕРГЕЙ: Я родился в Хабаровске. Мои родители доучивались там в мединституте.

ГРЕГОРИ: В Хабаровске?

СЕРГЕЙ: Да, в хабаровском мединституте. А когда мне был год, нас увезли на Камчатку. Там прошло всё моё детство: я вырос, окончил школу, потом поступил в университет во Владивостоке, где учился пять лет. После этого я приехал в Хабаровск — не могу сказать, что «вернулся», я его не помнил, вообще не знал этот город. Прожил там пять лет, работал, там началась моя профессиональная карьера. Потом снова перебрался во Владивосток. На Камчатку после окончания школы я уже не возвращался.

ГРЕГОРИ: Понятно. А каким было детство в Петропавловске-Камчатском?

СЕРГЕЙ: Обычное, типичное советское детство — за исключением того, что Камчатка всё-таки край достаточно экзотический: вулканы, землетрясения, медведи. У нас прямо через дорогу от дома начиналась тайга — дикий лес. Перейдёшь дорогу — и всё, дальше уже никакой цивилизации, можно идти хоть сто дней и ни одного человека не встретишь. Камчатка — это полуостров, но по сути — остров: добраться туда можно только самолётом. Полёт до Москвы занимал девять часов — по тем временам это казалось совершенно невероятным. Мы говорили "на материк", то есть всё остальное, кроме Камчатки, называлось материком.

ГРЕГОРИ: Точно так же говорили у нас в Магадане.

СЕРГЕЙ: Абсолютно. Магадан — такой же «остров», как и Сахалин. Да и весь Дальний Восток, в сущности, как отдельный мир. Как на Аляске, где говорят «нижние 48» — вот и у нас был «материк», нечто далёкое и немного мифическое.

ГРЕГОРИ: Вы ведь застали советскую власть по-настоящему?

СЕРГЕЙ:  Более чем. Я начинал учиться в университете ещё при советской власти.

ГРЕГОРИ: Ну меня интересуют именно вот детские впечатления. Вы были такой спокойный ребёнок или не очень?

СЕРГЕЙ: Ну относительно, как и все дети нормальные, не без приключений. Вот там, не знаю, опять же природа камчатская — она накладывала отпечаток на наши развлечения. То есть вот пойти куда-нибудь в лес и там вот ходить, по деревьям лазить — вот такие у нас были развлечения. А в целом, как и все дети обычные советские, я был такой: серединка на половинку — вот немного хулиган, немного обычный. Как и все, ничего особенного такого не было, кроме того что я жил на Камчатке. И приезжая, скажем, куда-нибудь к бабушке в Белоруссию, я там рассказывал всякие истории местным ребятам, и они мне не верили, что можно вот там с пятиэтажки спрыгнуть в снег. Да, вот такое у нас бывало, когда сугробы там наметало до третьего этажа. Но реально так мы прыгали как бы с крыши пятиэтажного дома в снег, а товарищи потом откапывали. Вот. И всё это вызывало такой жуткий интерес у моих сверстников в Белоруссии, потому что у них там отродясь такого не было никогда.

ГРЕГОРИ: Ваши родители врачи?

СЕРГЕЙ: Да, ну они уже на пенсии.

ГРЕГОРИ: Ну да, я понимаю. Должно быть так по возрасту. А они вас, так сказать, как-то склоняли к продолжению или к созданию некой династии врачебной?

СЕРГЕЙ: Конечно, ещё как склоняли. Они хотели, чтобы я поступил в мединститут, вот им династия грезилась. Как раз они очень хотели, чтобы я стал врачом, но я как-то не особо хотел, если честно, потому что, с одной стороны, это такой был подростковый нигилизм. То есть, если родители давят — надо упираться, а они давили именно. Вот. Второе — у нас очень плохо химию преподавали в школе. Ужасно плохо, просто я её вообще не знал и не знаю по сей день. И я понимал, что с такой химией соваться в мед бесполезно совершенно, что дальше вступительного экзамена не пройдёшь. А начинать её учить с нуля — это, по сути, нужно было вот брать репетитора и начинать химию тупо учить с нуля. Вот буквально. Но я не хотел этим заниматься и поэтому я вот упёрся и не дал, как бы, не дал загнать себя в мединститут. Спустя много-много лет, лет, наверное, в сорок с плюсом, мне пришло понимание, что, наверное, надо было согласиться и пойти в мединститут — и из меня хороший бы врач получился.

ГРЕГОРИ: Интересно.

СЕРГЕЙ: Но это уже поздно. Из, допустим, сорокалетнего врача можно стать журналистом, а из сорокалетнего журналиста врачом уже не станешь.

ГРЕГОРИ: Ну да. Ну вот как я узнал, так сказать, из разговора с вами на этой встрече, что журналистика была совершенно случайной…

СЕРГЕЙ: Абсолютно. Пальцем в небо, буквально.

ГРЕГОРИ: Никогда не интересовались?

СЕРГЕЙ: Нет, вообще нет. Я вообще не знал, что такая профессия существует. Я в своей жизни журналистов встречал, может, два раза до этого. Однажды с местного радио к нам в школу пришёл какой-то репортёр и что-то у нас там спрашивал, я не помню даже по какому поводу, если честно. А второй раз — там, не помню, где-то видел какую-то съёмочную группу на площади во время Первомайской демонстрации, что-то в этом роде, когда стоит журналист с микрофоном, что-то говорит. Ну, стоит и стоит.

ГРЕГОРИ: У меня такое сложилось впечатление, что вот ваша журналистская карьера складывалась вообще довольно удачно и в российские времена, и потом после эмиграции в Израиль.

СЕРГЕЙ: Да, более чем. Я тут совершенно не могу пожаловаться на это никак — всё было, ну как бы не знаю, всё было ступенчато. Опять же, да, я прошёл все ступени карьеры, какие только могут быть в журналистике, ну в моей, во всяком случае. Я работал в газетах, я работал на телевидении, я руководил людьми какое-то время, слава богу недолго. Я руководил относительно большим коллективом и очень маленьким — то есть это был отдел новостей в одной местной телекомпании в Хабаровске, где у меня в подчинении было, так человек, не соврать бы, 30. И руководил дальневосточным бюро Первого канала, где было, дай бог памяти, шесть человек, включая меня. И в общем и целом я даже оператором успел поработать — вот где я научился снимать. И такой был вот как бы изгиб в моей биографии неожиданный. И всё вот так вот постепенно, но постепенно я пришёл к своему нынешнему состоянию. То есть я — такой журналист, который в YouTube работает сам по себе. То есть у меня нет никакого коллектива, кроме ещё одного человека, с которым мы работаем. То есть вот вся моя команда — это я и он. Ну и там ещё один человек превью рисует. И всё. Собственно, вот этим я и занимаюсь. Мне как-то Джуниор сказал, это мой сын, что: «Ты вообще, папа, типа интересный такой экземпляр — ты вот как будто бы из профессии ушёл, но при этом в ней остался, занимаешься чем-то новым, но занимаешься в то же время тем же самым, чем ты и занимался». Вот как-то так получилось.

ГРЕГОРИ: Такие трансформации…

СЕРГЕЙ: Да, именно что такие повороты и трансформации, скажем так, но при этом внутри одной профессии.

ГРЕГОРИ: Когда мы выходили из зала после встречи с вами, я услышал, уже спускаясь там по лестнице, разговор — шла пара, мужчина, ну, видимо, муж с женой — и он так довольно язвительно сказал: «Ну всё-таки, — говорит, — работу на Первом канале как-то он так проскочил. И мне, — он сказал, — трудно представить себе журналиста, который работал на Первом канале московском, естественно, и не испортил себе биографию».

СЕРГЕЙ: Ну вот я как-то не испортил же себе биографию. Ну, во всяком случае, я так считаю. Ну все где-то работали. И сейчас очень много людей, весьма достойных, живущих за границей, когда-то имели отношение к российским медиа. Я просто очень вовремя ушёл оттуда.

ГРЕГОРИ: Насколько я понимаю, тогда же не было ещё таких свирепых дел, связанных с пропагандой?

СЕРГЕЙ: Когда я ушёл, имеется в виду — нет, даже близко не было. 2008 год был — это было даже до войны с Грузией. То есть я ушёл оттуда, как бы, на пике, что ли, расцвета журналистики, когда ещё в России многое чего можно было: и оппозиционные каналы там присутствовали, и можно было говорить — ну, не на Первом канале, конечно. На Первом канале никогда ничего нельзя было говорить, тут прямо скажем. Но в целом ещё можно было чего-то себе позволять. Но я понял, что вот это «чего-то себе позволять», окно — оно очень быстро будет сокращаться, и нет смысла ждать, пока оно закроется, и надо валить. Ну вот я и уехал.

ГРЕГОРИ: У вас были такие командировки в зоны военных конфликтов. Это была Вторая чеченская?

СЕРГЕЙ: Да, была Вторая чеченская. Ну это были первые командировки на войну — это на Вторую чеченскую.

ГРЕГОРИ: А сколько вы пробыли? Сколько длилась такая командировка?

СЕРГЕЙ: Два раза по три недели. То есть в общей сложности я там провёл полтора месяца, не считая нескольких коротких поездок — когда прилетел, что-то снял и сразу улетел. Такие командировки были, например, в Дагестан. А вот такие полноценные, как вахта, — дважды по три недели.

ГРЕГОРИ: Раз вы провели немало времени в зоне боевых действий, у вас, наверное, сложилось какое-то представление о том, как всё устроено. Есть ли, на ваш взгляд, аналогии между действиями российских войск в Чечне и армией обороны Израиля в Газе?

СЕРГЕЙ: Я бы не сказал, что аналогий много. Единственная — это то, что сейчас в Газе началась партизанская война, герилья и контргерилья, то, что было в Чечне в момент, когда я туда впервые попал. Это, кстати, самый опасный период любой войны, потому что ты не знаешь, откуда прилетит, где что под тобой взорвётся, и даже наступать на свежий бетон или асфальт — опасно. Но в остальном — это разные войны. Вторая чеченская, как мне кажется, была затеяна исключительно ради повышения рейтинга Путина. Я тогда не особенно вникал в причины, но общее ощущение было такое. Если ещё можно понять, за что воюет Израиль — то за что была война в Чечне, тогда уже никто не понимал. Российская армия, когда я там был, по сути охраняла саму себя.

ГРЕГОРИ: И этот рейд в Дагестан…

СЕРГЕЙ: Именно с него всё началось. И поэтому было совершенно непонятно, что федеральные войска там делают. При этом они представляли, пожалуй, наибольшую опасность — потому что всего боялись, но были хорошо вооружены. А когда человек боится и при этом вооружён — он опасен и непредсказуем. Что касается Грозного — это был чудовищный, мёртвый, полностью разрушенный город. И уже тогда было видно, что Москва делает ставку на "чеченизацию" конфликта: поставить на один клан — Кадырова — и позволить ему самим разбираться, а федералы будут их поддерживать деньгами, оружием и силовой поддержкой. Потому что в тех боях, которые я снимал, с обеих сторон в основном были чеченцы.

ГРЕГОРИ: Уже тогда?

СЕРГЕЙ: Да.

ГРЕГОРИ: Вот этого я не знал. Ну хорошо, чтобы подвести какой-то итог вашей журналистской деятельности до переезда в Израиль — один вопрос. В Советском Союзе и в России вы сталкивались с антисемитизмом?

СЕРГЕЙ: Да, такое было. Но в основном в бытовой форме. Знаете, из серии: «Фимка наш, хоть и еврей, но человек хороший». Даже в семье — часть родственников была с Украины, и у них иногда проскальзывало что-то подобное. Но это всё бытовое, без злобы, без агрессии. Когда они узнали, что моя мама выходит замуж за еврея, были сильно удивлены — как так? Но потом, когда познакомились с папой, всё стало хорошо. И это: «Димка наш, хоть еврей, но человек хороший» — буквально цитата оттуда.

ГРЕГОРИ: Но на карьеру это не влияло?

СЕРГЕЙ: У меня — нет. Но у родственника, который жил под Биробиджаном, была история: его не взяли в Хабаровский мединститут, откровенно завалили на экзамене, прямо сказали: «Мы не будем готовить кадры для Израиля». Это был примерно 1990 год — излёт Советского Союза. Он меня на год младше. У отца тоже были проблемы в 70-е, когда они переехали на Камчатку — тогда это прямо сказывалось на карьерном росте. Но у меня лично — кроме бытовых проявлений, ничего. Единственный момент: когда я пришёл работать на Первый канал, мне сказали: «Придумай себе псевдоним». Так я стал Сергеем Косаревым — в честь покойной бабушки. Несколько лет под этим именем и работал, особенно во Владивостоке.

ГРЕГОРИ: Звучит более «удобно», наверное.

СЕРГЕЙ: Наверное, да. Не знаю, что им не понравилось в фамилии Ауслендер, но вот так было.

ГРЕГОРИ: А откуда вообще эта фамилия? Что-то немецкое?

СЕРГЕЙ: Думаю, да. Это из идиша. Еврейская часть нашей семьи — со стороны отца, из Украины: Чернигов, Винница, вот те области. Потом их сослали на Дальний Восток — поднимать Еврейскую автономную область. Благодаря этому они, собственно, и выжили. Потому что те, кто остались, — сгинули. Фамилия, думаю, германская. После исхода евреев из Испании они расселялись по всей Европе, а в Средние века евреям давали фамилии. «Ауслендер» — в переводе с немецкого — «иностранец». То есть это смесь немецкого и идиша. А идиш, как я понимаю, очень похож на немецкий.

ГРЕГОРИ: Да, во многом схожи.

СЕРГЕЙ: Моя бабушка знала идиш и понимала немецкий. Если к ней обращались по-немецки — она всё понимала.

ГРЕГОРИ: А решение остаться в Израиле — с чем оно было связано?

СЕРГЕЙ: Было несколько факторов. Первый — это очень некрасивая история моего увольнения с Первого канала. Не хочу в неё вдаваться — это долго. В общем, обошлись со мной как со свиньёй. Хотя всё можно было сделать иначе. Но неважно. Меня в тот момент отозвали из Израиля и предложили вернуться в Москву. Я мог остаться — и, возможно, карьера там как-то бы выправилась. Но я решил, что после такого на канале оставаться нельзя — ну просто "не по понятиям", нельзя такое прощать и спускать.

До этого мы уже два года жили в Израиле — я был иностранным корреспондентом, семья была со мной, там родился наш первый ребёнок. Второй — тоже там. Старший сын родился в Израиле как гражданин России, а потом репатриировался с нами. То есть он одновременно и сабра, и новый репатриант — довольно редкий случай.

Мы страну к тому моменту уже немного узнали, начали понимать, нам всё очень нравилось. Израиль нам очень подходил.

А третье — это "чесалось то место", которое отвечает за «надо валить». Было ощущение: надо уезжать прямо сейчас. Хотя внешне ещё ничего не предвещало. Ну, кроме разгрома НТВ. А большинство отнеслось к этому как к «спору хозяйствующих субъектов».

ГРЕГОРИ: Спор хозяйствующих субъектов…

СЕРГЕЙ: Вот именно. Но я видел всё изнутри и понимал: всё катится не туда. Даже в страшном сне не мог представить, насколько не туда. Но ощущение было: если есть шанс — надо уезжать.

Многие родственники и друзья говорили: "Ты дурак. Зачем? У тебя квартира в Москве, 5 минут до метро, 45 минут от двери до двери — по московским меркам рядом. Родители в Москве, всё хорошо…" Но ощущение «надо валить» было очень сильным.

ГРЕГОРИ: За все эти годы в Израиле — у вас хоть раз было сомнение, что вы зря выбрали Израиль?

СЕРГЕЙ: Ни разу. Напротив — вот этот «синдром чемодана», когда сидишь на неразобранных сумках и сомневаешься — он прошёл очень быстро. Я почти сразу перестал говорить про Израиль «у них», а про Россию — «у нас». Есть знакомые, которые 20 лет живут и до сих пор так говорят. А я быстро понял: вот он — мой дом. Вот он, как принято говорить в Израиле, «центр жизненных интересов». Я буду жить здесь.

Иногда думаю: а вот если бы мы остались, мои дети выросли бы в России. Меня холодным потом обливает.

​

Фрагмент программы Сергея Ауслендера от 10 мая 2025 года:

Помню, к нам в школу приходили ветераны. Это был 1980 год. Им было чуть за 60. Они рассказывали спокойно, видно было — неохотно. Потому что то, что они пережили, было чудовищным потрясением. И устраивать на этом вот это всё «можем повторить» — на мой взгляд, это просто запредельно. Но таков российский режим: приватизация Победы, как кто-то точно сказал. Они приватизировали победу — и скачут на ней до сих пор.

Мы помним, кто погиб в наших семьях. Мой двоюродный дед Давид пропал под Москвой в 1941-м, долго числился без вести. В 1990-х поисковики нашли его останки. Его имя теперь есть на пилоне в Хабаровске — там, где перечислены погибшие с Дальнего Востока, включая Еврейскую автономную область. Я случайно это увидел, стал выяснять — и подтвердилось: это мой двоюродный дед.

По отцовской линии другой двоюродный дед, Саша, тоже пропал на войне — до сих пор неизвестно, что с ним случилось. А мой родной дед воевал с Японией. Для каждой семьи — это личная трагедия.

И устраивать из этого пляски, особенно с российскими флагами — в Израиле! — для меня это загадка. Хотя я почти уверен, что всё это хорошо оплачивается.

​

ГРЕГОРИ: У меня к вам такой вопрос: что вам не нравится в Израиле?

СЕРГЕЙ: В Израиле меня раздражает повсеместный непрофессионализм, прям откровенная любительщина во многих сферах. Из-за этого у нас масса проблем. Когда министры вместо своих обязанностей занимаются исключительно политикой — да ещё и в её самой уродливой форме. Министр связи рассуждает о «чистоте еврейской крови», хотя должен заниматься связью. Или министр транспорта — всем, кроме транспорта. Иногда, кстати, это даже к лучшему: как только они начинают заниматься своей сферой — всё становится только хуже. Раскол в обществе тоже огромный. Это рана, которая не заживает, а наоборот — только шире становится.

ГРЕГОРИ: Раскол по какому принципу? Левые и правые?

СЕРГЕЙ: Я бы уже не делил так. Это не просто левые и правые. Это ультрарелигиозные и светские, это сторонники Биби и его противники. У нас буквально две секты: «только он» и «только не он». Это также вопрос — кто мы: евреи или израильтяне? Какое государство мы строим? Демократическое? Или клирикально-националистическое, где живут только галахические евреи и обслуживающий персонал? Очень много плоскостей, на которых происходит раскол. И никто это не лечит — наоборот, всё только усугубляется.

ГРЕГОРИ: А в бытовом плане?

СЕРГЕЙ: Ну, к быту быстро привыкаешь. Хотелось бы, чтобы было почище на улицах, но я живу в городе, где более-менее порядок. Есть места, где очень грязно — вот это неприятно. Стандарты чистоты другие. Но работает правило вытянутой руки: увидел бумажку — подними и выкинь. Я всегда так делаю. За собаками, например, не убирают — ужас. Но это уже вопрос культуры. Государство тоже начало отдаляться от людей. Раньше — особенно по сравнению с Россией — оно заботилось о гражданах. А сейчас всё больше ощущение дистанции. Ну и, конечно, дорого. Но это уже твой выбор — хочешь дешевле, уезжай, но будь готов к другим минусам. Мир большой. Я, например, уезжать не хочу.

ГРЕГОРИ: Один мой друг, ныне покойный, говорил: «Да, в Израиле есть свои минусы, но самое главное — если где-то в мире евреям станет плохо, они всегда могут вернуться домой».

СЕРГЕЙ: Абсолютно верно.

ГРЕГОРИ: Теперь о вашей болезни. Вы открыто писали, что в борьбе с раком главное — это сам человек. Можете объяснить?

СЕРГЕЙ: Если ты сам не веришь, что выздоровеешь — ты не выздоровеешь. Сколько бы тебе ни помогала семья, друзья, медицина — всё бессмысленно, если у тебя внутри нет этой решимости. Боль ты должен пройти сам. Тебе могут подать стакан воды, но боль за тебя не перенесут. Таблетку дадут — не всегда сработает. Нужно быть морально готовым страдать. Но если ты это примешь — ты справишься. А если сразу скажешь себе: «у меня рак, я покойник», — то всё, проиграл.

ГРЕГОРИ: Помню своё первое впечатление от Израиля — это молодёжь. Она совсем не такая, как в других странах. Что вы об этом думаете?

СЕРГЕЙ: А что именно вас поразило?

ГРЕГОРИ: Раскованность. Уверенность в себе, в будущем…

СЕРГЕЙ: Абсолютно. Это и мои ощущения. Израиль — страна детей и стариков. Дети там купаются в любви с рождения. Их не унижают, с ними разговаривают на равных. У нас в детстве так не было. Это формирует самооценку. Лучше уж завышенная, чем заниженная. Мне израильская молодёжь очень нравится. Они намного лучше нас в том возрасте. И слава Богу.

ГРЕГОРИ: А ваше первое впечатление от израильской армии?

СЕРГЕЙ: Всё очень по-человечески. Я много снимал внутри армии. В российской — даже по малому опыту — всё пропитано хамством и вертикалью. В Израиле — по-другому. Лейтенант и солдат могут быть ровесниками. Можно начать как рядовой, а через три года уйти капитаном. И никакой дедовщины. Просто невозможно: никто не позволит с собой так обращаться. Ни юридически, ни фактически. Вспоминаю военное кладбище отряда «Окец» — кинологический спецназ. Там хоронят боевых собак, павших в бою, с почестями, как солдат. Меня это потрясло. Я дважды был на их базе, недалеко от дома. Это был один из сильнейших моментов.

ГРЕГОРИ: А что это за собаки?

СЕРГЕЙ: Сейчас это бельгийские овчарки. Раньше использовали разные породы, но теперь в основном — бельгийские. И вот — одна из тренировок: инструктор берёт мешок с песком и таскает его по полигону целый день. Смысл в том, что если собака будет ранена, ты обязан вынести её на себе. Поэтому и тренируешься так — таскать вес, как будто несёшь раненого боевого пса.

ГРЕГОРИ: Да, интересно. Никогда не слышал, чтобы собаки выполняли такие функции.

СЕРГЕЙ: Это не просто функции. Они, как бы сказать… они настоящие военнослужащие. Солдаты.

ГРЕГОРИ: Вот именно это я и хотел сказать…

СЕРГЕЙ: Эти собаки — солдаты. Да, они на четырёх лапах, но к ним и относятся как к настоящим солдатам. Не как к имуществу, не как к боевой единице, не как к технике — а как к боевому товарищу. После службы их не списывают как вещь, их отдают в семьи. За ними выстраивается очередь — каждый хочет взять к себе домой собаку, которая отслужила.

ГРЕГОРИ: В Армии обороны Израиля ведь служат представители разных национальностей?

СЕРГЕЙ: Ну, образно выражаясь — да.

ГРЕГОРИ: А как обстоят дела, скажем, с арабами, живущими в Израиле?

СЕРГЕЙ: Тут сложнее. Арабы не обязаны служить в армии, но могут пойти добровольно. Есть те, кто идут. Например, Хасан Алиян — если не ошибаюсь, он бедуин — дослужился до генерал-майора. В 2014 году он командовал бригадой "Голани", был ранен. Сейчас он координирует действия правительства на палестинских территориях. Есть и другие — проходят проверку безопасности, ШАБАК их проверяет, и если всё в порядке — берут. Среди них — арабы, бедуины, друзы, черкесы. Они служат.

ГРЕГОРИ: К моему удивлению, готовясь к нашей беседе, я узнал, что в 2022 году в ЦАХАЛ появилась первая мусульманка-арабка, дослужившаяся до звания капитана.

СЕРГЕЙ: Вполне возможно. Женское присутствие в армии вообще усилилось. У нас есть женщины-командиры боевых кораблей, были генералы-женщины, командиры батальонов, возможно, уже и бригад. А в октябре 2023 года женские танковые экипажи впервые участвовали в настоящем бою — это, кажется, был первый случай в истории.
 

Фрагмент программы Сергея Ауслендера от 19 апреля 2024 года:

Вообще, история учит, что политика умиротворения агрессора не работает. Вспомним сентябрь 1938 года: Чемберлен вернулся из Мюнхена, помахал бумажкой с подписью Гитлера и сказал: "Я привёз вам мир на целое поколение". А через год началась самая страшная война в истории.
Так же и сейчас — у Ирана есть стратегия, есть цель, и они идут к ней, игнорируя все договоры и бумаги. А Запад всё повторяет: "Лишь бы не было большой войны" — и каждый раз её получает. То же самое было и с ХАМАСом. И вот получили 7 октября.

​

ГРЕГОРИ: Раз уж вы упомянули 7 октября, скажите — после этих трагических событий вы не разочаровались в израильской армии?

СЕРГЕЙ: Нет, не разочаровался. Хотя, конечно, розовые очки слетели — и не только по отношению к армии, а ко всему Израилю. Один мой хороший знакомый справедливо сказал: "Израильтяне спокойно спали до 7 октября, потому что понятия не имели, что происходит в их армии".
Миф о "самой сильной армии Ближнего Востока" треснул. Хотя, что любопытно — ЦАХАЛ по-прежнему остаётся самой сильной армией в регионе. Просто этот удар, который нам нанесли, мы пропустили буквально на ровном месте.

ГРЕГОРИ: Да, помимо мифа о самой сильной армии, был и ещё один — о непревзойдённой израильской разведке…

СЕРГЕЙ: Ну, можно и так сказать. И всё равно уровень угрозы остался очень высоким. Та же операция «Пейджер», в Ливане или в Иране — всё это происходило на виду, но именно то, что случилось у нас под носом, мы проспали. Буквально — за забором.

ГРЕГОРИ: Но у вас ведь, насколько я знаю, было много выступлений на эту тему. Сформировалась ли у вас сейчас целостная картина — как и почему это стало возможным?

СЕРГЕЙ: На мой взгляд, это очень комплексная история. Нельзя сказать, что виноват кто-то один. Это коллективная вина. Начиная от премьер-министра — да, поклонники нынешнего премьера не любят, когда я так говорю, называют меня «леваком» и всё такое, — но у нас так устроена система: премьер несёт абсолютную ответственность за всё. Но и армия виновата — от командиров батальонов до начальника Генштаба. Виноват ШАБАК — служба внутренней безопасности. Все виноваты.

Была ведь выстроена концепция: «деньги в обмен на тишину». Мол, мы даём деньги ХАМАСу, они сидят спокойно в Газе и не трогают нас. Казалось, нас это не касается — где мы, а где они. Несопоставимо. А оказалось — нет. Главная ошибка — классическая: оценивали намерения, а не возможности.

Говорили: «ХАМАС не нападёт, потому что…» — и дальше подгоняли объяснения. А надо было ставить вопрос по-другому: «Может ли ХАМАС напасть?» Может. Значит, надо готовиться. Не нападут — хорошо. Нападут — мы готовы. Нужно всегда исходить из худшего сценария.

Но армия этот момент упустила. Всё, что касалось обороны вокруг Сектора Газа, было провалено. И только чудо, что ХИЗБАЛЛА не напала одновременно с ХАМАСом. Если бы они скоординировались — атака с севера и юга, прикрытая массированными обстрелами из Газы, Ливана, Сирии — я не знаю, в какой стране мы бы сегодня жили. Но у них, видимо, случился рассинхрон.

ГРЕГОРИ: Как вы думаете, сколько времени ХАМАС готовил эту операцию?

СЕРГЕЙ: Порядка десяти лет. С 2014 года — с войны, которую тогда назвали самой долгой: 56 дней. Она называлась «Несокрушимая скала». Я был тогда на юге, помню всё — и туннели, и обстрелы. Уже тогда стало ясно: ХАМАС — это уже не просто маргинальная террористическая группировка. Они оказали ожесточённое сопротивление, яростно воевали, появились туннели, ракеты стали мощнее.

А ЯХЬЯ СИНВАР, которого в 2011-м освободили по сделке Шалита, после той войны понял, что нужно превращать боевое крыло ХАМАСа — бригады «Изз ад-Дин аль-Кассам» — в полноценную армию. С военными округами, дивизиями, батальонами, вертикалью командования, штабами, тяжёлым вооружением. И они этим занялись.

Операция называлась «Иерихонская стена». По-арабски иначе, но израильская разведка неверно интерпретировала название. Решили, что план несерьёзный. За ХАМАС подумали, что у него не получится. А у ХАМАСа было всё по-другому: они всерьёз готовились к нападению, тренировались, отрабатывали. А мы — никак не реагировали.

ГРЕГОРИ: Это даже трудно себе представить.

СЕРГЕЙ: Это невозможно осознать. Поэтому появилось столько теорий заговора — что, мол, левые генералы договорились с ХАМАСом, или что НЕТАНЬЯХУ с ними договорился. Всё это — чепуха. Мы просто проспали. Проспали катастрофу.

Причём всё происходило в комплексе: массовые волнения в Иудее и Самарии, переориентация внимания туда, Иран, ХИЗБАЛЛА… В итоге — переоценили ХИЗБАЛЛУ, недооценили ХАМАС.

Когда говорят: «дикари в тапочках», мол, Израиль — как скала, а его опрокинули дикари... Это не так. На момент прорыва это была бригада мобильной лёгкой пехоты — отлично подготовленной, хорошо вооружённой. У них были ПЗРК, ПТРК, скоординированные действия. Чудо, что они не дошли до Ашдода, Тель-Авива, Беэр-Шевы. Могли бы — легко.

Вот фестиваль «Нова»… Люди, которые там погибли, фактически своими телами закрыли путь на юг. Субботнее утро, свободные дороги — до Беэр-Шевы оттуда — час пути. Но они наткнулись на фестиваль, захлебнулись кровью, увлеклись резнёй. А могли бы дойти.

ГРЕГОРИ: А как вы относитесь к версиям, что в подготовке участвовала Россия? Насколько это реально?

СЕРГЕЙ: У меня нет таких данных. Есть подтверждения участия Ирана. Пленные боевики на допросах говорили, что выезжали из Сектора Газа через туннели в Египет, оттуда попадали в Иран и проходили подготовку на полигонах КСИР.

Оружие российского производства вроде находили, но немного. В Ливане — да, много. В Газе — не знаю. Есть теория, что нападение приурочили к дню рождения ПУТИНА — атака была 7 октября, в его день рождения. Но, на мой взгляд, это полный бред. Я в это не верю.

Другое дело, что Россия очень быстро выбрала сторону в этом конфликте, и в этом смысле — да, вопросов нет. Но прямое участие России в нападении не доказано.

ГРЕГОРИ: Где-то вы сказали или написали, что НЕТАНЬЯХУ — не герой вашего романа…

СЕРГЕЙ: Нет, не герой.

ГРЕГОРИ: Почему?

СЕРГЕЙ: На мой взгляд, он засиделся. Слишком долго у власти — а это всегда плохо. Особенно в такой сложной стране, как Израиль. Человек обрастает соглашениями, компромиссами, подпевалами. Вокруг формируется свита.

К сожалению, наша политическая система устроена так, что премьер всё время занят не решением стратегических проблем — а политическим выживанием. Спасением коалиции. Партнёры по коалиции буквально держат его за горло — без их согласия он не может сделать ни шага. Вон у нас министр нацбезопасности — Итамар Бен-Гвир. Абсолютный маргинал, с которым ещё недавно никто бы и за стол не сел. А теперь — министр, который всё время угрожает развалом коалиции.

Вместо политической ответственности — шантаж. Вместо работы — торговля: «дай нам это, или мы уйдём». Всё превращается в какой-то восточный базар. Плюс полнейший непрофессионализм. И за всё это, конечно, отвечает Нетаньяху. Он не один — но он выбирал этих людей. Он их туда привёл. Это уже его ответственность.

При этом он умный человек, безусловно. У него масса заслуг: и боевая служба в Сайерет Маткаль, и экономические реформы. Но сейчас, на мой взгляд, он превращается в злого гения. Симптом — а не причина.

У нас вообще две секты в стране: "только Биби" и "только не Биби". Одни считают, что он мессия, другие — что убрать его, и заживём. Но это не так. Уберут его — придёт другой. Не факт, что будет лучше. А может, и хуже. Проблема в самой системе — она выродилась. Сожрала сама себя, как змея, кусающая себя за хвост. Вот поэтому — да, он не герой моего романа.

ГРЕГОРИ: Но его же избирают? Честные выборы ведь?

СЕРГЕЙ: Да, никто не говорит, что он пришёл к власти незаконно. Всё по закону. Демократические процедуры соблюдены. Но когда сторонники говорят: «Он избран демократическим большинством» — это ложь. За него проголосовала треть. Он просто собрал коалицию — из самых разных, порой одиозных, сил.

Проголосовав за Ликуд, люди автоматически проголосовали и за ШАС, и за Бен-Гвира, и за ультраортодоксов. Не все это осознавали. Например, проголосовав за Ликуд, ты фактически голосуешь за то, чтобы ультраортодоксы не служили в армии. Но люди не видят этих связей. Главное — быть за Биби или против Биби. Я ни в той, ни в другой секте. Хотя обе стороны пытаются приписать меня к противоположной.

ГРЕГОРИ: А как ты относишься к мнению, что внутренний раскол в израильском обществе — из-за судебной реформы — мог повлиять на события 7 октября?

СЕРГЕЙ: Это вполне могло стать индикатором для ХАМАСа. Им могло показаться, что мы слабы. Общество было расколото — это правда. Противоречия были тяжёлые. Им казалось — можно нападать. И вот это была их главная ошибка: поверить в нашу слабость. Да, мы были расколоты. Но не слабы.

 

Фрагмент программы Сергея Ауслендера от 13 июня 2025 года:

Операция началась то ли глубокой ночью, то ли на рассвете — в зависимости от того, с какого времени считать — с ударов по иранским военным объектам. Сначала били по ПВО, по базам Корпуса стражей исламской революции, по иранской армии. Потом — точечные ликвидации. Удары по квартирам высокопоставленных иранских чиновников и офицеров.

12 апреля — напомню — Трамп дал Ирану 60 дней на подписание соглашения. Тогда над ним смеялись, мол, он любит переносить красные линии и тянуть сроки. Как с Путиным: дал две недели, потом ещё две... Но сегодня — шестьдесят первый день. Срок истёк. Иран отказался. Категорически.

Мы брали интервью у экспертов, в том числе у МИШИ БОРОДКИНА — он чётко сказал: переговоры провалились. Иран заявил, что завершил цикл производства ядерного топлива. Отказываться от обогащения урана — не будет. Это было главное требование США.

Теперь остался один вопрос: что дальше? Будет ли короткий интенсивный конфликт на несколько дней или затяжная война на истощение, с обстрелами туда-сюда? Пока непонятно. Но ясно одно: Израиль подошёл к операции серьёзно. Цель — полное уничтожение угрозы со стороны Ирана. Не только ядерной, но и ракетной, беспилотной, военной в целом. Потому и бьют по предприятиям ВПК и так далее.

 

СЕРГЕЙ: Я помню статью в газете "Аль-Ахбар" — это издание Хизбаллы в Ливане. Один их функционер тогда написал: "Не верьте в слабость Израиля. Сейчас они могут грызть друг другу глотки, но как только вы на них нападёте — они мгновенно соберутся. И тогда нам всем крышка. Потому что разъярённый Израиль — это страшно." Особенно в Ливане это знают.

Но его не послушали. И вот — имеем, что имеем.

ГРЕГОРИ: Я понимаю, что вы не сторонник идеи «давайте сначала довоюем, а потом будем разбираться». Мне показалось, вы придерживаетесь иной точки зрения?

СЕРГЕЙ: Не совсем. Я бы сказал иначе: прежде чем продолжать войну, я хочу понять, каковы контуры нашей победы. Я говорил об этом с самого начала: нужно чётко сформулировать, что такое победа. Где тот самый Рейхстаг, над которым мы поднимем сине-белый флаг? Такого символа в Газе нет. Над Тегераном мы тоже флаг не водрузим.

 

Фрагмент программы Сергея Ауслендера от 19 апреля 2024 года:

Последние 15 лет Израиль говорил об иранской ядерной угрозе — и справедливо. Если Иран получит ядерное оружие, это вызовет гонку вооружений на Ближнем Востоке. Ядерную бомбу захотят иметь Саудовская Аравия, Эмираты и другие страны. Чем больше участников, тем выше риск применения.

В начале 2010-х Израиль, с оперативной точки зрения, был готов нанести удар по иранским ядерным объектам. Были разработаны конкретные планы, и они до сих пор существуют, регулярно корректируются. Но тогда руководство не решилось. Под давлением США и из-за страха перед большой войной победила логика умиротворения: «мы вас не трогаем — и вы нас не трогайте».

​

СЕРГЕЙ: Но что такое «победа» сейчас? У нас есть термин «нецахон мухлат» — полная победа. А в чём она заключается? Никто не объясняет. И это меня тревожит. Я выступаю за то, чтобы сформулировать чёткие критерии победы.

ГРЕГОРИ: Значит, я вас немного не так понял. Я думал, вы в первую очередь за то, чтобы начать расследование…

СЕРГЕЙ: Это само собой. Государственная комиссия уже должна была быть создана. Её цель — разобраться в произошедшем. Многие путают её с трибуналом: мол, посадить, расстрелять… Но нет. Все выводы комиссии — рекомендательные. Их задача — выяснить, как допущена такая катастрофа, и что нужно изменить, чтобы это не повторилось.

Комиссия должна проанализировать всё: от соглашений Осло до поведения «ШАБАКа», «МОССАДа», правительства, армии. До командиров рот и батальонов. Потом этот отчёт, конечно, засекретят — как это было с Комиссией Винограда после Войны Судного дня. Только сейчас начали раскрывать те выводы — спустя 50 лет.

ГРЕГОРИ: А вот, скажите, вас удивила волна антисемитизма после 7 октября?

СЕРГЕЙ: Не особенно. Подобное бывало и раньше, после операций в Газе. Сейчас — да, масштабнее. Но всё это отчасти спланированная и подготовленная кампания. Одновременно в мире происходит масса трагедий: в Украине, в Судане — там ад, просто неописуемые зверства. Но слово «Судан» вообще не звучит. Попробуйте сравнить количество упоминаний Газы и Судана в Google — разница будет колоссальной. Потому что повесткой управляют.

ГРЕГОРИ: Меня поразила реакция в западных университетах. Ведь это будущие элиты — и в бизнесе, и в политике, в США и других странах. Это не тревожит?

СЕРГЕЙ: Конечно, тревожит. Но неудивительно, если знать, сколько денег Катар влил в эти университеты. Эти люди действительно станут адвокатами, министрами, владельцами фирм. И кто-то говорит: «Ничего, перебесятся, заведут семьи». Нет, не перебесятся. Посмотрите на Испанию или, скажем, Ирландию — где Израиль, где Ирландия? А это одна из самых антиизраильских стран в Европе. Это всё результат долгосрочного сдвига повестки.

ГРЕГОРИ: А есть разница между антиизраильским и антисемитским?

СЕРГЕЙ: На мой взгляд, есть. Хотя грань тонкая. Вон, показывали фото: в Монреале или Торонто проходит произраильский митинг, рядом — антиизраильский, и среди них — ортодоксальные евреи, выступающие против Израиля. Они что, антисемиты? Это же абсурд. У нас в Израиле слишком часто вешают ярлык «антисемит» — не разбираясь. Это неправильно и обесценивает само понятие.

ГРЕГОРИ: Просто неумно.

СЕРГЕЙ: Именно. Лепить ярлыки везде и всюду — это не решение.

ГРЕГОРИ: А вот тема, которая меня... Я вам уже говорил, когда мы с вами встретились — она меня очень волнует. Это взаимоотношения воюющей Украины и тоже воюющего Израиля. Почему они не складываются?

СЕРГЕЙ: Ой, не знаю... Они как-то и до войны особо не складывались. Было какое-то сотрудничество, дипломатические отношения — всё на вполне нормальном уровне. У Украины была своя повестка. Часто любят напоминать украинцам это пресловутое голосование в ООН, мол, Украина всегда поддерживала антиизраильские резолюции. Я всегда говорил, что это вообще не имеет никакого значения. Во-первых, сама ООН — это уже давно бессмысленная структура. А во-вторых, вот мой любимый пример — Азербайджан. Он всегда голосовал за антиизраильские резолюции, но сегодня он один из наших самых близких союзников.

ГРЕГОРИ: Мусульманская страна.

СЕРГЕЙ: Шиитская. И ничего, всё нормально. И плевать все хотели на эти голосования, пока у нас есть вето США в Совбезе. Всё остальное — до лампочки. Но, с другой стороны, мне кажется, Украина повела себя немного неправильно в начале войны. Начались требования: сотрудничество, оружие, «дайте Железный купол»… Я помню, как объяснял в эфирах: у нас самих этих батарей не хватает, чтобы прикрыть всю территорию, если начнётся большая война. И вот она началась.

Я, кстати, украинцев прекрасно понимаю. У них тяжелейшая травма. У меня никаких претензий к ним нет. Я просто пытался объяснить, почему это невозможно. Плюс — у Израиля очень странное отношение к России. Мне это не очень понятно. И объяснения, которые я слышал, честно говоря, никого не обрадуют.

ГРЕГОРИ: Ну, раньше были эти особые отношения между Нетаньяху и Путиным. Это как минимум выглядело очень странно, не так ли?

СЕРГЕЙ: На мой взгляд, выглядело плохо. Это всё объяснялось соображениями безопасности — российские войска в Сирии, Израилю нужно было сохранить возможность проводить операции. Но я говорил ещё тогда: Россия нам не угрожает, особенно в Сирии. Наши возможности там на порядки превышают российские. Они не могут нам помешать. Сейчас и этот фактор исчез: их базы в Сирии либо пустуют, либо бессмысленны. И что теперь?

Ещё один аргумент — еврейская община в России. Мол, если Израиль будет против России, община пострадает. А то, что в Украине живут евреи и они погибают от российских ударов — это как бы считается «в порядке вещей»? Я не понимаю, как это всё укладывается в одну картину.

ГРЕГОРИ: Но вы ведь хорошо знаете возможности израильской армии. Есть ли реальные способы помощи Украине, пусть даже пока не очевидные?

СЕРГЕЙ: То, что мы видим — это только вершина айсберга. Всё остальное скрыто. Даже я знаю много того, что не могу озвучивать. Условно говоря, в коридорах украинского Генштаба можно встретить людей, говорящих на иврите. Израиль передавал материалы, гуманитарную помощь, генераторы. Миша Бродский, наш посол, передавал оборудование, которое позволяло обеспечивать светом госпитали, например во Львове. Много чего было.

Но у украинцев — естественное желание: дайте ещё. А у нас — своя война. Мы ведь не просим помощи у Украины. Хотя сотрудничество продолжается. Кстати, украинский опыт в борьбе с дронами — бесценный. Но у нас — костность мышления генералов. Готовятся к прошлой войне, как говорил Черчилль. Высокомерие просто поразительное.

​

Фрагмент программы Сергея Ауслендера от 19 апреля 2024 года:

Существует такое понятие, как стратегическое сдерживание — когда обе стороны понимают, что в случае удара ответ будет непропорционально разрушительным. Именно это удерживало баланс между Израилем и Ираном в течение десятилетий.

На самом деле, мы находимся в состоянии войны с Ираном уже около 40 лет — с момента Исламской революции. Они сделали нас своей мишенью. Мы — "малый Сатана", США — "большой Сатана". Нас считают сионистами, западными крестоносцами-посредниками. Они даже не используют слово "Израиль" — называют нас "сионистским образованием", "сионистской опухолью" или чем-то подобным.

​

GREGORY: Хотел спросить — играет ли какую-то роль в настроениях израильского общества откровенно пропутинская ориентация, которая, как я знаю, есть у части так называемой «русской улицы»?

SERGEY: Я бы не сказал, что это значительная часть. Такие люди есть — как и у вас в Канаде, как в США, в Австралии, где я недавно был. Это те, кого условно называют ватниками, сторонники Путина. В Австралии, кстати, нередко это потомки белоэмигрантов — для меня это стало настоящим открытием. Но, в общем, такие люди есть везде. В Германии их, например, полно.

В Израиле их не так много, как кажется. И после начала войны в Украине они стали вести себя куда скромнее. Я знаю случаи, когда люди переходили из одного лагеря в другой — бывшие поклонники Путина становились его противниками после 7 октября. Ведь Россия откровенно поддержала ХАМАС, и у них в голове возник тяжёлый диссонанс. Им пришлось выбирать сторону.

Но в целом они, на мой взгляд, ни на что серьёзно не влияют. Гораздо большее влияние имеют странные отношения нашей администрации с Москвой. И это уже сложно объяснить лишь соображениями национальной безопасности. Там есть какие-то другие причины. Боюсь, если мы о них узнаем — они нам не понравятся. Но я не утверждаю ничего — свечку не держал.

GREGORY: Есть ещё одна тема, которая давно меня волнует. Сколько себя помню, она всё время возникает — почему Израиль проигрывает информационную войну? Это ведь ваша профессия. Что вы думаете?

SERGEY: Думаю, Израиль уже проиграл. Вдребезги. Причём техническим поражением — просто не явился на бой. Мы почти не участвовали в этой войне, а как участвовали — лучше бы не участвовали вообще.

Но чем больше я изучал тему, общался с людьми, тем чётче понял: даже если бы мы вложили огромные ресурсы, профессионально и системно подошли — шансов всё равно бы не было. Вообще никаких. Это как пытаться остановить цунами картонкой. Против нас были брошены колоссальные ресурсы. Отсюда и рост антисемитизма, и антиизраильские настроения в университетах. На этом фоне Израиль — просто комар.

GREGORY: Полностью согласен. И помимо финансовой стороны, парадокс в том, что в мире считается, будто все главные СМИ контролируются евреями. Вы это наверняка слышали.

SERGEY: Да, только, видимо, это «неправильные евреи». У меня есть друг — Дима Гендельман, советник Нетаньяху по связям с общественностью. Он рассказывал, что они пытались купить рекламу в крупных мировых медиа — социальную, информационную. Не брали даже за деньги. Это их право, но сам факт показателен. Как вести информационную войну, если тебе её не дают вести — даже за деньги?

GREGORY: А в самом Израиле это обсуждают?

SERGEY: Не особенно. В политическом истеблишменте, по сути, сложилось мнение: раз проиграли, значит, не стоит отвлекаться и тратить силы. Это раз. Второе — Израиль в информационном смысле очень эгоцентричная страна. Я это почувствовал, когда приехал. Всё крутится вокруг внутренних тем. Внешний мир интересует мало — разве что в контексте внутренней политики.

Если, скажем, эксперту предложить интервью для израильского и иностранного канала, он скорее выберет израильский — потому что это повышает узнаваемость внутри страны.

Помню случай в 2008 году, во время операции «Литой свинец». Палестинская ракета прилетела к кибуцу рядом со Сдеротом, воткнулась в землю. Мой знакомый позвонил: «Поезжай, сними». Я тогда работал сразу на три канала — российский, украинский и, кажется, грузинский. Общая аудитория этих каналов в разы превышала население Израиля.

Мы приехали, у кибуца дежурят израильские съёмочные группы, подъезжает пресс-служба армии — они отвечают за доступ, это закрытая зона. И говорят: «Только израильские каналы». Я объясняю: «Ребята, у меня три канала, вот аккредитации, нас увидят миллионы. Мы покажем, что не Израиль геноцидит Газу, а что Газа обстреливает Израиль».

В ответ — стеклянные глаза: «Нет». Ну какая тут может быть информационная война?

​

Фрагмент программы Сергея Ауслендера от 15 июня 2025 года:

Итак, тревоги были. Первая прозвучала на севере, в районе большого мегаполиса — Хайфы. Там сработала сирена, и, как обычно, мы получили уведомления на телефоны. Причём вся страна получила их одновременно — вне зависимости от того, в сети телефон или нет. Это работает по какому-то другому принципу. Главное, что уведомление приходит, отключить его невозможно — с таким мерзким, противным звуком, специально сделано, чтобы невозможно было игнорировать. Уведомляют, что через 10 минут начнётся — и действительно, через 10 минут зазвучали сирены в Хайфе и окрестностях. Туда полетели ракеты, били в сторону нефтеперерабатывающего завода. У нас единственный НПЗ — именно в Хайфе, но это не секрет, я ничего военного не раскрываю, всё, что говорю — разрешено к публикации.

В итоге они попали ракетой в деревню Тамра. Буквально недавно я был на севере, выступал в Маалоте, и мы с моим продюсером проезжали как раз через Тамру. Вот туда и прилетело. Разрушили дом, погибла почти вся семья — четыре женщины, мать и три дочери. Насколько я понимаю, это были арабы-мусульмане. В Тамре живут израильские арабы. И именно туда угодила иранская ракета. Пострадавших было много, кого-то достали из-под завалов, но, к сожалению, четверо погибших.

Это напоминает Вторую Ливанскую войну, когда «Хезболла» стреляла по северу. Я тогда тоже работал на севере и хорошо помню, как ракета попала в арабскую деревню и убила детей. И тогда НАСРАЛЛА, ныне покойный, на голубом глазу заявил: «Они стали шахидами за великое дело борьбы с оккупацией». Ну, как обычно, сморозил чушь. Слава Богу, НАСРАЛЛА давно закопан, но теперь у нас проблема посерьёзнее — ИРАН, который стреляет по нам ракетами. И хотя, очевидно, они целятся по стратегическим объектам, вроде НПЗ в Хайфе, на деле бьют по жилым кварталам. По густонаселённым районам. Чтобы вызвать жертвы, посеять панику, расшатать израильский тыл. Но это они нас плохо знают. Так просто у нас уныния не вызвать.

​

GREGORY: Вопрос по заложникам. Вы сказали, что невозможно одновременно спасать заложников и стремиться к уничтожению ХАМАС. Это противоречит многим базовым установкам Израиля, ведь человеческая жизнь — прежде всего. Как у вас сформировалась эта логика?

СЕРГЕЙ: Это же элементарная логика. Представьте: бандит захватил в заложники семью. Ему говорят: «Отпусти заложников, а потом мы тебя убьём». Ну, он же их не отпустит. Вот и здесь та же ситуация. Это две цели, которые прямо противоречат друг другу. Как можно вести переговоры с ХАМАС об освобождении заложников, если одновременно заявляешь, что уничтожишь ХАМАС?

Я абсолютно согласен с тем, что ХАМАС надо уничтожить. Без вопросов. Всех вырезать. Я вообще не кровожадный человек, но в этом случае — да, полностью согласен. Но тогда надо определиться: что у нас в приоритете? Спасти заложников — или сначала уничтожить ХАМАС, а потом думать, что делать с заложниками.

Сам факт, что в израильском обществе идёт такая дискуссия — мол, 59 человек, это, конечно, плохо, но не смертельно, главное — спасти 10 миллионов — говорит о том, что с обществом что-то не так. Оно больно. Потому что даже обсуждать такое — это невозможно. Всё всегда стояло на том, что все — живые и мёртвые — вернутся домой.

GREGORY: Ну да.

СЕРГЕЙ: Всегда. Люди шли в армию с этим знанием. А теперь — 59 человек… Один мой знакомый недавно сказал: «Это аморально — рисковать 10 миллионами ради 59». А что ему скажешь? Эти 59 — из них, кстати, уже минимум 35 убиты. Они сейчас в опасности. Они сейчас умирают. А те самые 10 миллионов, может быть, никогда не окажутся в опасности. А он про моральность. Когда начинают оперировать большими числами — это конец. Это уже беда.

GREGORY: И всё-таки — как поступать?

СЕРГЕЙ: Если моё мнение интересно — идти на сделку. Спасать заложников. А потом искать способ уничтожить ХАМАС. Ждать, пока они нарушат перемирие.

GREGORY: То есть, эти два процесса несовместимы?

СЕРГЕЙ: Абсолютно. Это противоположные процессы.

GREGORY: А как разделилось общественное мнение в Израиле?

СЕРГЕЙ: Примерно пополам. Из тех, у кого есть позиция. Кто-то говорит: спасать любой ценой, идти на переговоры, вытаскивать людей. А другая половина — уничтожить ХАМАС, а если получится кого-то спасти по дороге — хорошо.

​​

​

Фрагмент программы Сергея Ауслендера от 15 июня 2025 года:

СЕРГЕЙ: Сегодня утром пришли важные сообщения: якобы иранцы согласны на переговоры. Министр иностранных дел Аракчи заявил, что, в принципе, они не против, и даже готовы взять на себя обязательства не разрабатывать ядерное оружие.

Обратите внимание — это появилось не в иранских, а в российских медиа. То есть — ТАСС уполномочен заявить… Именно оттуда всё это и пошло.

Надо понимать, что в Иране есть две основные политические группировки. Первая — условно говоря, сторонники Пезешкиана. Они, конечно, тоже консерваторы, но выступают за диалог с Западом. Израиль, по их мнению, уничтожить надо, но сначала — поднять экономику.

Вторая — ультраконсерваторы во главе с Рахбаром Хаменеи и КСИР (Корпус стражей исламской революции). У них всё просто: «весь мир в труху, атомная бомба и вперёд».

Аракчи как раз из лагеря Пезешкиана.

Мы скоро позовём в студию одного из хороших журналистов, кто хорошо разбирается в теме — у нас есть несколько таких в обойме — и он расскажет о всех этих нюансах подробнее.

Казалось бы, хочется спросить: а что случилось? Почему вдруг согласны? Почему без "животворящих бомбардировок" они не соглашались?

Но тут дело вот в чём: независимо от их заявлений — этому режиму верить нельзя. Есть только один способ: полный демонтаж их ядерной инфраструктуры — военный или невоенный. В данном случае — военный. Нужно раз и навсегда перекрыть Ирану путь к созданию ядерного оружия. После этого — пожалуйста, ведите переговоры сколько угодно.

Поэтому Трамп сегодня и делает такие заявления: "Да, мы поговорили, да, они согласны, пусть ещё подумают" — и так далее.

Есть версия, что мы проходим так называемые ступени эскалации — всего их шесть. На шестой ступени должны подключиться американцы, чтобы своими противобункерными бомбами окончательно уничтожить подземные ядерные объекты в Фордо, Натанзе и Исфахане.

И только после этого можно будет возвращаться к переговорам — но уже на совершенно других условиях.

​

​

​

​

 

​